Продолжаю странствовать по Цитадели Экзюпери, и до сию пор мало могу понять. Дорога впереди длинная, я прошёл только немного за половину пути. Даже не улавливаю жанр, что это: философский трактат, свободное эссе, притча, психология, подражание древним манускриптам, или мистификация французского лётчика и писателя. Только загадочный писатель мог написать "Планету людей" и "Военного летчика" и только необыкновенные люди могли летать в ночных горах ориентируясь на навигацию того времени. Это монолог, и, одновременно, диалог с читателем и Боге и Человеке, Храме и Пустыне, Миге и Бесконечности, Любви и Равнодушии, обо всём. И при этом такая странная форма. Иногда это напоминает Эклезиаста, потом Премудрости Соломона и Исайи, ну кого ещё назвать, при том, что я ничего в Библии не читал, кроме Апокалипсиса и немного Эклезиаста. Можно всё назвать набором банальностей и избитых фраз, но разве не ими стали: "Время разбрасывать камни и время собирать их" и "Всё пройдёт". Со времён появления Ветхого завета всё давно превратилось в банальность.
Я зову слепцом того, кто, воображая, будто что то создал, разобрал храм и сложил все камни в прямую линию.
Крикуны были бы правы, если бы ты насиловал главное в них, лишал их величия. Чтить в человеке можно только благородство. Но они видят справедливость в том, что бы жить без изменений, пусть даже в гниющих язвах, потому что они с ними появились на свет. Если ты вылечишь их, ты не оскорбишь Господа.
Разве говорит ваятель: "Из этого мрамора я высеку что то необыкновенно красивое?" Изготовители безделушек тешат себя такой чувствительной чепухой. Настоящий ваятель говорит: "Что- то мучает меня, и я бьюсь над мраморной глыбой, что бы это что-то выразить. У меня нет другого способа высказать это и избавиться от мучений".
Извечная тоска по жизни души истомила меня. И я почувствовал - ненавижу приверженцев насущного. Они твердят о своей любви к реальности, но что, кроме хлеба, предлагают они человеку? Хлеба, чей вкус мало изменила цивилизация? И я до сих пор говорю о воде, преобразившейся в поэзию.
Извечная тоска по жизни души истомила меня. И я почувствовал - ненавижу приверженцев насущного. Они твердят о своей любви к реальности, но что, кроме хлеба, предлагают они человеку? Хлеба, чей вкус мало изменила цивилизация? И я до сих пор говорю о воде, преобразившейся в поэзию.
Если свою власть ты делишь между всеми, наступит безвластие. Если каждый выберет место для храма и начнёт сносить туда камни, ты увидишь каменистую пустыню, а не храм.
Наступило время, когда нечего стало высбождать и свободой стали называть делёжку материальных благ среди равных и равно ненавидящих друг друга. ....Так вот, наступили времена, когда свободно стало не лучшему в человеке, а худшему - тому, чему потворствует толпа, а человеческое стало таять и таять. Но толпа не свободна, она никуда не стремиться, в ней есть только тяжесть, и эта тяжесть придавливает её к земле. Толпа называет свободой свободу гнить и справедливостью - своё гниение.
Но я - продолжал отец - отдаю управление государством тем, кто сродни чёрту. Надо сказать, что с некоторых пор чёрт весьма усовершенствовался и недурно проясняет тьму человеческих взаимоотношений. Но скажи, есть ли чертовщина в пересечении линий? Потому-то я и не жду, что геометры, копаясь в треугольниках, сообщат мне что-то новенькое о дьяволе. В их треугольниках нет ничего такого, что помогло бы управлять людьми.
Journal information